Моя знакомая Ольга с волонтёрами благотворительного фонда навещала ветеранов ВОВ и участников блокады Ленинграда. Дарили подарочные наборы, пили со старичками чай и беседовали. При встрече Оля взахлёб делилась историями. Рассказы не для слабонервных, с жуткими и неприятными моментами. Размышляя о мужественности и выносливости людей той эпохи, я тихо восхищалась и удивлялась, как можно было такое вынести, выжить и не потерять человечности.
Я попросила Олю свозить меня в гости к семье ветеранов: к фронтовику и блокаднице. Мне хотелось побеседовать с ними, услышать о блокаде от переживших её людей. Заранее договорившись о визите, мы поехали в посёлок Шушары.
Семейная пара встретила нас на лестничной площадке. Из лифта мы сразу же попали в крепкие объятия. Анна Фёдоровна с порога эмоционально что-то рассказывала Оле как старой знакомой, делилась, жаловалась. Она говорит громко, чётко, грамотно, как на митинге оратор.
Мне нравится наблюдать за людьми. Встречи и беседы с пожилыми случались нечасто. Восьмидесятисемилетняя Аннушка завоевала внимание и симпатию с первых минут. Анна Фёдоровна небольшого роста, жилистая, стройная, резвая и говорливая. Встретила нас в стильном домашнем костюме. Мы чувствовали жизненную энергию. Супруг Анны, Николай Васильевич добр и мил. Он смиренно дожидался, когда Анна Фёдоровна высвободит накопившуюся за день информацию.
В гостях хорошо
Мы зашли в квартиру. С порога инициативу перехватил супруг. Николаю Васильевичу девяносто три года. Войну прошёл на танке от Смоленска до Берлина. Николай Васильевич аккуратно намекнул супруге, что гостям нужно раздеться. Высокий и статный, с большими руками-ручищами, объял нас, чтобы мы смогли спокойно раздеться и выдохнуть с дороги. Проводил в ванную комнату, а затем и на кухню.
Кухня — уютное место в русском доме, особенно у пожилых людей, в ней целый мир. Мы расселись по табуреткам. Анна Фёдоровна тем временем всё говорила и говорила. Мы с Олей слушали, кивали, поддакивали. Хозяин дома уютно разместился на диване напротив телевизора. Николай Васильевич взял по привычке пульт, включил любимый канал, но звук увёл на минимум. Он пытался перехватить паузу в монологе супруги, чтобы сказать, что чайник уже вскипел и пора разлить гостям кипяточку. Стол ломился от еды. То, что мы купили с Олей к чаю, было малой частью угощения.
Мы слушали и ели, хозяева подливали в чашки кипяточек. Вечер тянулся. Я стала переживать, что интервью не получается. Разговор от лица героини льётся с нашего прихода, и уже много всего интересного мы услышали, но диктофон я так ещё и не включала.
Набравшись смелости, я всё-таки спросила, можно ли записать беседу. Анна Фёдоровна сменила доверительный тон на официальный и сдержанный. Выговорила Оле, чтобы больше не водила журналистов, за этот месяц приходило шестеро.
— Не люблю ворошить и вспоминать, трудно было и страшно. После таких разговоров давление скачет, рассказывать о блокаде, как заново пережить её, — строго сказала Анна Фёдоровна. — Записывайте.
С чемоданчиков не уходить
Я включила диктофон и кивнула. Каждая реплика как строка из поэмы, даже паузы в привычных автору местах. Сотни раз звучала эта история. Жизненный опыт со слезами, кровью, потерями, холодящим страхом и запахом смерти передала в рассказе Анна Федоровна.
— Даю воспоминания о блокаде, пишешь?
Пишу и пересказываю. Девятьсот дней наша героиня оставалась в блокадном Ленинграде.
Война застала Аню девяти лет в пионерском лагере. Ночью старшеклассники вбежали к ним в спальню. Разбудили, одели, собрали и упаковали вещи. Вывели к дороге и сказали никуда с чемоданчиков не сходить, кто бы не позвал, не уходить! И они сидели. Если приносили пить, они пили, приносили есть, ели, но с чемоданчиков никуда не уходили. На третий день к ним подъехало восемь грузовиков, детей загрузили в кузов, доски вместо сидений. Посадили по отрядам, вывезли на станцию Рауту, и там тоже пришлось ждать.
Мы играли во время войны, когда не стреляли и не сыпались бомбы. Но в саму блокаду мы почти не играли, у нас не было сил, мы даже не плакали.
Состав подали на следующий день, разместили по вагонам. Поезд следовал до Финляндского вокзала. Доехали. Вожатая взяла Аню за руку, отвела на трамвай и попросила кондуктора высадить на Республиканской улице. Анечка шла по дороге, с неба стало что-то сыпаться. В булыжник попадёт, и искры от камня — она не понимала, что это. И вдруг сильный рывок. Это солдат спасал Аню от падающих с неба бомб. Он схватил её за ноги, подставив руку, чтобы не ударилась о дорогу, повалил в канаву, накрывая собой. В это время мама Ани шла по дороге с двумя вёдрами кипятка. Она знала, что дочка возвращается из лагеря. Мама услышала крик дочери из канавы. Она побежала, упала, и вёдра с кипятком опрокинулись на неё, ошпарили.
У Анечки, как потом оказалось, случился нервный срыв: после этого неделю не могла от папы отойти. Но обстоятельства ухудшались. Мама лежала в постели из-за ожогов, Ане пришлось готовить обеды и ужины на семью. И так всё лето, до блокады. Блокада началась 8 сентября. Голод наступил не сразу: были запасы.
— Немец так долбил, что это и словами не передать, — рассказывает Анна Фёдоровна. — В основном ночью, днём он облетал и бомбил центр города. Это был страх, дикий страх; немец летел такой плотной армадой, что и солнца не было видно, плотная тень на земле от самолётов.
Семья нашей героини жила на окраине Ленинграда, на Малой Охте. Под берегом вырыты окопы, блиндажи. Отец Ани деревом заделал окоп, это было второе жильё при бомбёжке. Но когда люди бежали в ночи, то некоторые погибали от осколков. Со временем не стали бегать.
На правому берегу располагались военные заводы, и были совершены предательства, диверсии. На каждой крыше выставлены по красной ракете, и немец прямой наводкой бросал бомбы. Много снарядов падало в реку. Одну зажигательную бомбу бесстрашная девочка сбросила в воду. От отца сильно попало, запретил из дома выходить.
В начале блокады горели Бадаевские склады. Склад одежды, продуктов сразу сгорел. Горели склады долго, дым тянулся несколько дней. Об этом вопиющем случае расскажет каждый блокадник в «своей блокаде». Начинался голод. До ноября еще тянули запасы, а к зиме всё закончилось.
Ворон не ели, они горькие
Мы спросили у Анны Фёдоровны, что они ели в блокаду. «Спросите лучше, что не ели». А не ели ворон, птица эта горькая.
Летом было легче. Со слов Анны Фёдоровны, они ели всю траву подряд, знали всю на вкус. Раскапывали силосные ямы, благо жили на территории совхоза. Столярный клей был деликатесом, его сложно было достать. Ремни кожаные варили. И даже кости со свалки варили очень долго, пока совсем не превращались в массу. Жили рядом с бойней, где забивали животных, землю оттуда носили и вываривали.
— Врагу не пожелаешь есть то, что мы ели. Ели всё, что можно и нельзя, — с возмущением произносит Анна Фёдоровна.
Мама с папой работали в совхозе. Детей оставляли на целый день дома, с занавешенными окнами. Они не плакали, есть не просили, а сидели у радио и слушали новости с фронта, родители просили об этом. Анна Фёдоровна сказала, что метроном до сих пор слышать не может.
Мама посадила нас у радио и сказала: «Дети, повторяйте про себя «Есть не хочу, есть не хочу, есть не хочу».
— Дров не было, бензина не было, не было света, воды и туалета. Надо было приспосабливаться. Вы только представьте на минуточку, как не опуститься, чтобы не потерять человеческий облик. Спасибо родителям, — вспоминает Анна Фёдоровна, — они не допустили деградации.
После блокады часто у неё спрашивали, было ли людоедство. И пару жутких случаев Анна Фёдоровна рассказала. Жили они по соседству с людоедом, который покушался на её жизнь и жизнь подружки. В апреле Анна с сестрёнкой играли на подоконнике в игрушки: из платочков делали мышат. И вдруг петля летит на Аню, падает на плечи и руки прижимает к телу. Сестрёнка падает ей в ноги, прибегает мама и Аню вытащили вместе с этой петлей. Папа Ани заколотил окна. И до конца войны света дневного не видели. Подобная ситуация произошла и с её подругой зимой, еле вырвалась из под занесённого над ней топора. Неведомая сила спасала в опасный момент. Силы и здоровье были уже на исходе, Анечка болела почти всю блокаду туберкулёзом и с постели редко вставала. Две младшие сестрёнки умерли у неё на руках. Мама вынимала их из рук Ани.
— Всё, я больше не могу такие интервью давать, — Анна Фёдоровна посмотрела на Ольгу.
И мы с Олей сами замотали головами, что, мол, хватит и нам этого ужаса. Я выключила диктофон, мы успокоились и перешли на послевоенное время.
Анна Фёдоровна была почётным членом партии, атеисткой, как она себя называла. Но был с ней случай.
— Пришлось мне крестить двух деток, родителям-коммунистам надо было работать, а бабушки не хотели сидеть с нехристями. Так вот родители боялись лишиться членских билетов. А я ничего никогда не боялась и покрестила детей, стала их крёстной мамой.
Не способствуйте войне
Всё это время Николай Васильевич следил за чаем, и чтобы мы угощались. Ухаживал за нами и улыбался. Пролетело два часа, мы с Олей стали собираться домой. Пошли одеваться, и в коридоре стали рассматривать картины с портретами людей в погонах и с медалями. Мы внимательно слушали комментарии к фотографиям. На самом видном месте красовался большой портрет. Анна Фёдоровна сказала, что это её сын, живёт в Москве, учился с Владимиром Путиным и выпускался с ним же из института КГБ, работал в его команде.
Я заклинаю всех от мала до велика, никогда не способствуйте войне. Война — это крах, разрушение человеческой души, прекращение жизни.
Николай Васильевич показывал нам однокомнатную квартирку. На заправленной кровати сидел медвежонок «Олимпиады-80». На полстены в комнате стоял шкаф-купе. Анна Фёдоровна не удержалась, показала наряды разных фасонов, стилей и эпох. И ещё полчаса мы разглядывали её туалеты, удивляясь стилю, шику и хорошему вкусу хозяйки. Мы перебрали и пересмотрели всё, что было в шкафу. Даже согласовали шикарный бархатный костюм, припасённый «в последний путь», как сказала наша дама. В этой женской суматохе Николай Васильевич наблюдал за нами, молча улыбался, с нежностью смотрел на супругу-модницу.
Николай Васильевич умер в начале 2020 года.
Ольга Вечтомова